Леонид Парфенов, Maurice Lacroix

Если в бутике Maurice Lacroix вы вдруг увидите Леонида Парфенова не думайте, что здесь начался митинг или идут съемки телевизионного сюжета. Известный российский журналист несколько месяцев назад стал амбассадором швейцарской часовой марки и теперь его жизнь тесно связана с жизнью бренда Maurice Lacroix. Впечатлениями от своей новой роли он поделился с читателями журнала Chronoscope. Попутно мы успели обсудить и текущую политическую обстановку в стране.

Прежде чем говорить о часах, давайте поговорим о времени, в котором нам выдалось жить. Все участники Baselworld 2012 спрашивали, что там у нас в России происходит, что за времена настали? Вы для себя определись в этом вопросе?
Россия сейчас в неком промежуточном состоянии. От общества потребления мы переходим к гражданскому обществу. Но становясь гражданином, человек не перестает быть потребителем. Вопреки неким охранителям режима, которые почему-то полагают, что если в стране будет политическая жизнь и политическая конкуренция, то куда-то исчезнут достижения потребительского общества. Большое количество ресторанов, часов или автомобилей не исключает большого количества политических партий.

Что же нас ждет дальше?
Понятно только, что нынешняя система обозначила начало своего конца, она исчерпана, во всяком случае, для продвинутой части общества. Совершенно очевидно: людей не устраивает ни тип внутренней политики, ни масс-медиа, ни партии, ни парламент, ни выборы. Мы перейдем к какой-то более-менее либеральной модели и станем европейской страной. Вот и все.

Многие у нас в стране, обреченно взмахивая рукой говорят, что здесь им уже не хочется жить, что здесь уже все, конец. Уезжают в Европу, в США.
Но они остаются русскими при этом. Для кого-то это нестерпимо, и они не хотят ждать. Но очень многие остаются и не хотят кидать страну, и не хотят отдавать ее, говорят: «Это моя Родина, почему я должен уступить эту поляну кому-то, кто не согласен со мной»?

У всех часовых компаний есть свои сайты, и там есть поиск дилера, например по континентам или странам света. Так вот Россию в большинстве случаев помещают не в Европе, а в Азии.
Может быть, у нас тип потребления такой: китайский или арабский? Это понятно, еще не напокупались, не наелись, не наездились за предыдущие поколения. В этом смысле – да, может быть, Россия оказывается близка Азии. Но эта карикатурная форма потребления была характерна для нас в 1990-е годы, она еще где-то, может быть, осталась в регионах, но Москва демонстрирует другой тип. Понятие хипстерства, например, оно вообще делает Москву каким-то Лондоном, Берлином, Амстердамом. Просто мы – многослойное общество. Вот вы откройте журнал «Афиша», и вы получите совсем другую картину страны, чем если вы откроете «Комсомольскую правду». Ничего в этом страшного нет. Но ведь понятно, что за людьми журнала «Афиша», скорее, будущее, чем за людьми, которые читают программу передач, разгадывают кроссворды и хохочут над анекдотами из разряда «Возвращается муж их командировки…». Для иностранца эта мозаичность картинки, невнятность образа среднего русского выливается в то, что он относит нас к Азии.

Может быть для Maurice Lacroix было бы выгоднее, если вместо вас был такой утрированный Иосиф Кобзон, чтобы его вечно показывали «на Первом»?
Во-первых, акцент у Maurice Lacroix сделан на стальные часы. Это уже расходится со стереотипами потребления 1990-х. Во-вторых, сами часы на моей руке – это часы необычные, часы с характером, вещь на любителя. Кому-то они понравятся, а кто-то посчитает, что это какое-то трюкачество, типа несолидно, часы должны быть – котлы так котлы. Я не знаю, наверно я не самый очевидный посол часовой марки, но эти часы – они очевидно не мейнстримовые.

Что вы почувствовали, став послом часовой марки?
Мне это нравится. Я знаком с человеком, который придумал часы, которые у меня на запястье (Maurice Lacroix Masterpiece Roue Carrée Seconde — прим. ред.). Я был на мануфактуре, разговаривал с мастером, узнал, что он уже не в первом поколении часовщик, что он преподает в Цюрихском политехе. Вы знаете, у него же сначала модель этих часов была сделана из дерева, просто ножиком вырезана. Вот эти шестеренки разной длины, этот угловой зубец, который входит в трехлистную шестеренку. Я все вспоминаю: был такой советский поэт Павел Коган, автор бардовской песни «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». Он написал когда-то такие слова: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал». Это про мои часы. Интересно, что в случае с часами возможен какой-то прогресс, здорово снова изобрести колесо – в прямом и переносном смысле слова.

А какое у вас впечатление от поездки на мануфактуру?
Я прочувствовал неразрывность европейской истории. Прочувствовал, что все это выросло из средневековых цехов, которые создали городскую цивилизацию и вообще сформировали понятие цивилизации налогоплательщика. Да, все изменилось с тех пор, все стало охайтеченным, все из стекла, стали и бетона, но суть осталась прежней. Ты должен что-то сделать, должен быть продукт твоего творческого остроумия, должна быть точность инженерного расчета, отточенность ручного труда. Человек, который так много времени уделяет своему делу, не просто живет, он требует того же от других, он живет осмысленно, осмысленно платит налоги и следит за тем, какая у него должна быть власть, распоряжающаяся этими налогами.

В одном из ваших интервью вы говорили про журналистику, и сказали, что настоящая журналистика – это когда напечатанный текст кому-то не нравится. А что бы вы сказали, если бы вы занимались часовой журналистикой?
Это старое определение: новостью является только то, что кто-то хотел бы не видеть опубликованным. Конечно, всякая сущностная информация – она имеет не только сторонников, но и противников, естественно. Остальное – только прогноз погоды. Часовым журналистом мне трудно себя представить. Понимаете, какая штука: если бы я был часовым журналистом, то я бы точно не стал послом марки, потому что тут же утратил бы объективность. Какой из меня теперь часовой журналист? Тут так же, как с Болотной площадью. Если бы я в митингах не участвовал лично, я бы стоял на тротуаре, с противоположной стороны от митингующих, и вполне язвительно писал бы как о сторонниках, так и о противниках. У меня нашлось бы, что жестко сказать и про Поклонную, и про Болотную, сомнений никаких нет. Потому что в этом и заключается журналистский взгляд. Никому не интересно рассказывать, как там все красиво и хорошо.